"...Кривой приземистый дом Зои Ипполитовны стоял в глубине заросшего двора. Или сада — как хотите, так и называйте. Вокруг поднимались старые яблони, клены и рябины. А в дальнем углу двора вздымалась высоко в небо темная вековая ель.
Земля поросла высокой травой, которую культурные садоводы однозначно обозвали бы сорняками. Был здесь и репейник, и лиловый кипрей, и всякий чертополох. А между ними — густые одуванчики, подорожники и мелкая ромашка.
То, что в августе появлялось на яблонях, было мелкой кислятиной.
— Но зато цветут они восхитительно, — с мечтательной ноткой говорила Зоя Ипполитовна. — А клены осенью чистое золото…
В траве были протоптаны тропинки: к поленнице, к водопроводному крану, к мусорному ящику и к будочке с окошком в виде бубнового туза на двери.
Все это хозяйство окружал забор. Когда-то был он сколочен из одинаковых, закругленных сверху досок, но потом не раз его чинили, заменяли доски всяким горбылем, тонкой коричневой вагонкой, кусками фанеры. Подпирали забор тут и там разными балками и жердями.
Снаружи забора тоже росли рябины, клены, а еще — мелкая ольха. Такая, что не продерешься. Чаща эта покрывала почти всю территорию, где располагалась «усадьба» Зои Ипполитовны Корягиной (урожденной Сундуковой).
Территория была треугольная и небольшая — полсотни шагов по каждому краю. С двух сторон ее границами служили насыпи — высокая и пониже. На высокой лежали рельсы для поездов, по другой тянулась Окуневская трамвайная линия. Неподалеку они пересекались. Красные трамваи резво проскакивали под решетчатыми конструкциями небольшого железнодорожного моста.
Еще два моста — каменный для трамваев и железный — для товарных и пассажирских составов — пересекали темный овражек. Он до верху зарос такой колючей и ядовитой зеленью, что трава двухвостка по сравнению с ней была как ласковый котеночек перед тигром. Генчик однажды сунулся туда, в глубину: посмотреть на ручей, журчащий в этих джунглях. И потом двое суток расчесывал руки-ноги.
Ручей бежал в Верх-Утятинское озеро. А овраг служил третьей границей здешнего замкнутого кусочка земли.
— Бермудский треугольник, — с удовольствием говорила Зоя Ипполитовна. — Почти недоступное и, главное, никому не нужное пространство.
В самом деле, крошечный треугольный участок поселковому начальству был ни к чему. Площадь крохотная, приличного здания здесь не выстроишь. Даже мусорную свалку (для которых всякие власти всегда ищут место) не оборудовать. Насыпи и овражек начисто исключали возможность подъезда всяких «МАЗов», «КРАЗов» и прочих самосвалов. Через бетонный туннель под рельсовым полотном едва мог протиснуться лимузин-малютка вроде допотопного «Запорожца» Зои Ипполитовны.
Кстати, она сама этим «Запорожцем» накатала коротенькую дорогу от насыпи до своих ворот.
В общем, никто в «Бермудском треугольнике» хозяйку не беспокоил, дом снести не грозил, «оттяпать» участок не старался. Мало того! Лет двенадцать назад начальство речного порта похлопотало, чтобы сюда провели телефон. Как-никак, в ту пору бухгалтер Корягина была ценным специалистом. Потом протянули во двор и водопроводную трубу. А электричество здесь было еще с древних, «царских» времен.
Одно плохо — почтальоны сюда не добирались. За газетами, письмами и пенсией Зоя Ипполитовна ходила в ближнее отделение связи.
— Зато здесь у меня полный суверенитет. Тишь, гладь и Божья благодать.
Впрочем, «Тишь» была так себе. Рано утром начинали дребезжать за забором трамваи. К десяти часам вечера они стихали, но тогда особенно тяжелым становился гул катившихся неподалеку поездов. Они так сотрясали пространство, что звезды между черными листьями дрожали и метались, как испуганные жуки-светляки. И тревожно звенела в шкафу тонкая посуда.
Но Зоя Ипполитовна говорила, что этот шум и дрожание земли давно уже сделались для нее частью тишины.
— Если бы однажды поезда перестали ходить, я не могла бы спать…
Генчик однажды не удержался, спросил:
— А вам не страшно по ночам одной?
— Страшно? Что за глупости! Бояться надо злых людей, а не одиночества. Это во-первых. А во-вторых… я не одна. Дух капитана Сундуккера незримо бродит по комнатам. — И очки ее заблестели насмешливо..."
"Я больше не буду", или Пистолет капитана Сундуккера"